Саранчишка ушел. Это было слишком ощутимо по тому, как в его отсутствие опустели и одинокая палатка, и полумертвый лагерь. Не было больше шума и не было голосов. Остатки прошлого слонялись как бледные тени, и Мар, как и все они, был всего-лишь одной из жалких страниц чудом спасшейся от огня инквизиции книги, жестоко заброшенной в темный подвал, где ее медленно разрушали влага и плесень. Пока еще был переплет, небольшая кучка котов могла сойти за группу переселенцев. Но текст на страницах стирался, обещая, что скоро несколько листов навсегда утратят свое значение.
А потом и остальные.
Мар ежится незаметно и молчаливо, расправив плечи, наблюдает за небольшой поляной, как будто в том имелся смысл и какая-то цель. Его жизнь соткана из небольших ритуалов, которым он следует день ото дня, но которые не прилагаются к их гниющей изнутри ситуации. Здесь они бесполезны, и все же дарят оттенок спокойствия, ведь дарят ощущение контроля.
Взгляд медленно скользит по сторонам. Ничто не меняется. Мир остановил бег времени. И возможно, что ушедшие больше никогда не вернутся, а оставшиеся здесь не выйдут наружу.
В такие моменты палевому коту кажется, что ему проще бы было просто сойти с ума, ведь память вполне может воскресить картины минувшего, ради которых он жил свои пятьдесят лун. Он может с такой же легкостью представить, как у детской резвятся котята, а пара старейшин ворчат, обсуждая последние новости, может представить воинов, вернувшихся из патруля, и даже попробовать привычно ощутить шлейф напряжения, который повиснет в воздухе, когда они остановятся у кучи с добычей, зная, что не рискнут забрать что-то из нее до самого распределения.
Также, как и многие Крылатые, но было ли им до того дело?..
Наследник закрыл глаза, когда в груди болезненно заныло. Воспоминания были неизбежно отравлены, бегство к ним всегда вело к страху огня и изуродованным телам, ведь каждая сцена была создана одними и теми же лапами.
Одни и те же взгляды он видел в лагере в свете дня и в ту ночь. Слышал одни и те же голоса.
Он не мог забыть. И знал, что унесет эту память с собой, когда лапы его окончательно подкосятся.

Тишина.

Ни Саранчишки, ни Полыни нет слишком долго.

Мар знает, что, если свернется сейчас в комок, его никто не осудит. Только потому что осуждать практически и некому.

Если он скажет в пустоту, что скучает, тоже.

Как и если скажет, что сожалеет.

Жаль, но эти вещи не соответствуют его ритуалу, требующему соблюдать образ, и потому оказываются разорваны в клочья и брошены в догарающий костер.

Палевый даже не верит, когда слышит голос. Он первые мгновения не реагирует, списывая тот на разыгравшуюся фантазию, и, лишь, скосив взгляд, цепляется за фигуру юнца, избегающе медленно бредущую в его сторону.
Мар ощущает облегчение. На радость его не хватает. Впрочем, любое положительное чувство, рожденное в этом затхлом пространстве, неизбежно теряет свою окраску.
Так и сейчас, смотрят друг на друга, будто ничего не случилось, будто так все быть и должно. Юнец рассказывает про крысу, наследник в задумчивости осматривает его, чтобы убедиться, что на его шкуре нет следов коготков и резцов.
С отсутствием целителей каждая травма становится опасной. Несколько Крылатых скончались лишь оттого, что в кровь их попало заражение — нечто малознакомое коту, живущему в племени и уверенному, что его раны останутся в чистоте, о них позаботятся.
Иронично.
Если играть, как обычно, Мар должен чуть нахмуриться и сказать, что крыса — слишком опасный противник, чтобы так рисковать. Если играть, как принято, Мар должен просто принять этот факт.
— Главное, что ты цел, — наследник говорит привычно ровно и сдержанно, но это трещина, явное противоречие между "должно быть" и "есть".
Мар не смог повторить судьбу Удушья Звёзд. Но, верно, повторение этой судьбы уже и не имело такого значения, как могло бы оно его обрести прежде.
Его взгляд смягчился, кот прикрыл глаза, снова пытаясь отыскать взор Саранчишки.
— А ты хотел?
Нет, он не злился. Возможно, он мог бы даже привлечь юнца ближе и заключить его в подобие объятий, не будь путы все ещё столь сильны над ним, но сейчас лишь аккуратно коснулся пушистым хвостом, наблюдая.
— У меня, кроме тебя, тоже.
Все сгинуло в пламени с подачи "стороны добра".
Голос Крылатого не вздрогнул, но стал явно чуть глуше. Что мог сказать он юнцу? И как должно был вспороть его кошмар, чтобы увидеть всю его суть из глубины, чтобы разрушить, разодрать, задушить его?
"Крылатое насекомое". Как гнусно... Но вряд ли был хоть какой-то смысл сравнивать эти жалкие отголоски прошлого с птицами — ползучие твари оказывались им наудивление ближе.
Мар сжал губы и отвел взгляд в сторону. Задумчивость повисла тенью на его морде, но потом он качнул головой.
— Пока есть те, кто несёт идеалы Крылатых, Крылатые будут жить. Это не кровь и не статус, это нечто большее, Саранчишка.
Возможно, старых Крылатых, возглавлявших Небесное племя на протяжении сотен лун, из поколения в поколение передающих свои взгляды и легенды, золотую кровь и алмазную душу, уже никогда не будет. Не будет законов и правил вовне. Но они останутся внутри до тех пор, пока последний из них не найдет свое последнее ложе в сырой земле...
Это то, во что хочет верить Мар.
Он еще не хочет признавать и показывать, что устал, но на слова Саранчишки поддается и все же подталкивает его чуть ближе к себе. Прикрыв глаза, он смотрит на него.
Может ли юнец, утративший все ещё в самом начале, указать путь?
Возможно, было бы милосердием, задохнись он в том пламени. Но котик никогда не спрашивал, зачем его спасли.
— Спасибо, — тихо произносит Наследник. Это единственное слово, которое он может найти, заглядывая в желтые глаза юнца.

Подпись автора

Hear, The sound of violence It's a beat that Makes us dance

Light up with voices Screaming your choices All that was lost just To keep you from harm

Аватар by Bezh

Горицвет с улыбкой слушал рассуждения Лапши, хотя желание поболтать с псом ему было не понятно. Собаки были мерзкими, злобными тварями. Ничего хорошего или умного она бы точно не услышала.
А вот и вопросы про племена пошли. В этот раз не стандартные, интересные.
- Нет, кажется, - припомнил Горицвет легенды, - Для нас Звезды - это наши предки-воители. А если мы видим падающую звезду - это значит, что кто-то из духов заживо сжег себя, чтобы дать нам какой-то знак. Понять, что это за знак - это уж работа наших целителей. Барсуки... Они не сказать, чтобы прям сильно больше лисы. Массивней, сильнее. Опаснее. Обычно у них серая шерсть, уши маленькие, а морда черно-белая, полосками. Такого сразу узнаешь. Они очень сильны - даже одного удара порой может хватить, чтобы убить кота...

- Это не сказки, - возразил Горицвет, - это истина. И наша жизнь. Сказки у нас тоже есть: о трех еликих древних племенах. Но то сказки. А нам предки действительно дают подсказки и знаки, заботятся о племени даже после смерти. И да, они существуют. Они дают нашим предводителям девять жизней и говорят с нашими целителями.
Кошка принялась жаловаться на ворон, и кот лишь хмыкнул.
- Вороны - это еще ничего. Вот крысы, - наверняка ведь домашняя их никогда не видела, - крупные, мерзкие, нападают стаей. Бывало, целые патрули с их полчищами с трудом справлялись. Еще и переносят всякие болезни на себе. Если рану, ими нанесенную, быстро не обработать, она точно загноится. Я видел бродяг, которые от такого и умирали. Но, увы, порой крысы также наша единственная еда в голодное время. И у племени, и у бродяг.

— А ты хотел?
— И даже пытался, — усмехнулся Саранчишка, хотя и поморщился, вспомнив болезненные пинки Мара, остановившие его от побега. Чем больше проходило времени, тем гуще в нём росло понимание того, насколько бесполезными были те попытки. Он мог вернуться домой. Мог чего-то потребовать. Но это — один глоток воздуха перед смертью. И даже не чистого воздуха — смрадной гнили, которой порос старый дом; совсем уж позабытый, лишенный картин благополучия. Помнит ли Саранчишка хоть что-нибудь, кроме огня и запаха жженой кожи? Даже чужие морды в его голове искажены, точно оплавленный воск.

Слова и действия Мара, неожиданно показавшиеся Саранчишке чем-то сродни нежности, заставили его придвинуться, не отказавшись от чужого расположения. «Крылатые — не кровь и не статус» — овеяло его, напоминая ему о том, сколько времени он жил в путах самообмана, убеждая себя в том, что его отец — не безродный червяк, погибший за крылатого, а сам крылатый. Может быть, он даже тайный сын Удушья Звёзд. Или подброшенный небесами вестник предков. Но если Мар — тот, кто является предводителем, самым главным из крылатых, то есть, Мар — если Мар говорит, что крылатых не делает одна удачно проведённая ночь — значит, Саранчишка может быть кем угодно. Даже крылатым насекомым, усердно, щекотно и болезненно пробирающимся кому-нибудь под кожу.

Он прижался, подтянул себя ближе и привстал, сминая в лапах светлую шерсть Мара. Приблизился к его уху, слишком низкий, чтобы дотянуться просто приподняв морду.
— Они должны быть наказаны, — будто секрет произнёс он, роняя стеклянные иголочки. — Они сами того желают, даже не зная. С тех пор, как они сожгли наших родных, разрушили наш уклад — их жизнь стала несчастна и бессмысленна. Всё, что можно сделать — подарить им свободу, испепелив в том огне, который разожгли они сами. Я хотел бы. Сжечь их. Чтобы очистить.
Его лапы сжались, сильнее стискивая золотистые пряди.
— Все такие грязные, Мар, — голос Саранчишки отдаёт полузнакомой болью. — Даже те, кто рядом с нами. Они думают, что я мал и ничего не понимаю, — он облизывает губы. — но я вижу и знаю, что они делают по ночам. Мне смешно от их потуг.

Саранчишка хочет посмеяться, показывая, что ему действительно смешно. Но вместо того панически дрожит и ещё сильнее вцепляется в Мара.

//таймскип на луны вперёд

Теперь он не просто саранча, а целый рой крылатых насекомых. Его так и зовут — Рой, и он бывает отпускает насмешливо: «я твоё войско, Мар». Он всклокочен, его глаза блестят, а уголок рта слипся от крови. У него под глазом два шрама. Ему хочется попросить Мара сделать ещё два с другой стороны после того, как на прошлой неделе он едва не разбил себе голову от того, что ему до смерти надоела асимметрия. Он раздолбан. И не совсем в себе, хотя не настолько, чтобы о нём можно было сказать: сошёл с ума; потерял рассудок. Его рассудок, в общем-то, рядом. Просто находится снаружи, и смотрит на него так тяжело, что Рой не смог бы уместить эту тяжесть где-то внутри себя самого.

Порой Рою кажется, что Мар выдумал его с целью в самом себе найти какой-нибудь смысл. Рой так и говорит — ты меня придумал ещё тогда, когда уходил от пожара, чтобы с кем-нибудь возиться. Или, может быть, это не я потерял хвост, а сам я — чей-нибудь отсечённый хвост, из которого выросло всё остальное. Кроме хвоста. Это что-то вроде уравновешивания.

У Роя в зубах палка, и он покачивается. На палке не хватает только огня с какого-нибудь из краёв. Но он уже не помнит о том. Ему кажется, что в ощущении сомкнутых зубов кроется тайна того, что он ещё в состоянии стоять на ногах. Рою не стоило увлекаться... всем, чем он позволил себе увлечься. Но он сказал «выпутаешься на ходу» и позволил случиться всему неправильному, что могло.

Когда ему кажется, что воздух вокруг Мара начинает сгущаться, его покусывает тревога. Тогда Рой судорожно ищет себе ловушку. В идеале такую, из которой его можно вытащить целым. Но он не очень волнуется за смерть — во-первых, Мар рядом. А во-вторых, если он, Рой, плод его воображения, это не имеет никакого значения.
 
А рябь ветра медленно пробегала по пустым полям, покачивая выглядывающие из-под снега колосья. Поскрипывали замерзшими стволами деревья. Извилистыми линиями протягивались ручьи. Множества жизней складывались в единые узоры и схемы, и только они, Рой и Мар, всех потеряли и ни в один узор не смогли вплестись.

— Мар, — он просительно взглянул, ожидая действия. На палке в том месте, где она соприкасалась с уголком рта, отпечаталось багровое пятно.

У него вправду совсем никого, кроме Мара, не было. Он считал это благословением. И не мог представить, что застрял бы в середине вселенной с кем-нибудь ещё. Во всяком случае, не столь надолго.

Рой заглянул в столь ему родные бирюзовые глаза. Его собственные, полыхающие карие трещины, почти отразившиеся в спокойной глади, показались ему незнакомыми. Когда к привычной наглости успел прибавиться алчущий огонёк? Когда Рой перешёл ту грань, после которой уже не мог воспринимать себя как подобранного Маром ребёнка?

Рой досадливо кусает палку, в груди у него ноет, и он терзается жаждой поскорее избавиться от этого ощущения или усилить его настолько, чтобы оно перегрызло ему глотку.

→ В иные места

Подпись автора

«Он сыплет снег подобно летящим вниз крылатым, и ниспадение его — как опускающаяся саранча»

[indent] Ферма (делаем вид, что прошло два дня...)

Спустя пару дней Регинлейв стало даже как-то одиноко без шороха лап и тепла знакомой бродяги. Впрочем, она всегда путешествовала одна, в конце-концов так всегда проще: никто не задерживает, но и не торопит. С одной стороны всегда хорошо иметь глаза, но с другой они как будто и не сильно-то помогают посреди заснеженного поля или зарослей травы в два раза выше тебя. Почти всё можно распознать по звуку или запаху, разве что торопиться не стоит. Так Регинлейв и жила многие луны.

Стараясь избегать любого намёка на племенные границы, она достигла леса, где спокойно разгуливала в поисках незнамо чего. Стоило ли ей ждать Скиву или вернуться самой, чтобы кошка не лелеяла ложных надежд или двинуться дальше?
«Это её выбор, не стоит мне вмешиваться. Я могу тоже быть неправа.» — Маленькая Скива так сильно надеялась, что даже Регинлейв теперь хотелось, чтобы друзья вернулись за ней, несмотря на очевидную правду.

Травница всё никак не могла решить и в итоге пока поселилась в лесу пока что до лета. Ей всегда есть, чем заняться, например, можно вспомнить то, что она целительница и поискать здесь каких-нибудь трав, мало ли пригодится. Да и приостановиться в её путешествии тоже лишним не будет.