таймскип

Посвящение отгремело ещё луну назад, но внутренний огонь, зажегшийся в юнице с того самого момента, и не думает ослабевать. Её ревностное рвение действовать на благо племени и радость от тренировок с Клюквой периодически омрачается болеющим Цветением Звёзд, но кошечка верит в то, что борец-предводитель справится. Да и как иначе с такой целительницей как Клеверница и поддерживающим глашатаем-Бликом? Тем более, забота для самой Огнёвки тоже нашлась, отвлекая от неутешительных мыслей. И забота эта сейчас спит у неё под боком, а на бок самого Дымолапа рыжая ученица уложила мордочку, спокойно прикрыв глаза.

Поначалу ей было трудно принять происхождение котика, оказавшегося в числе Крылатых, внутри что-то так и царапало, не позволяя относиться к темношкурому так, как раньше, но постепенно она привыкала. Дымолап всё равно не был похож на тех кичливых Крылатых, которых она знала в детстве.

Случались и недоразумения, недопонимания, но в конце дня все сводилось к одному итогу - почти молчаливое извинение, прикосновение бок к боку и тихие беседы перед сном, а потом иногда беспокойное сонное дыхание янтарноглазого возле уха. Огнёвка привыкла и к тому, что товарищ часто ворочается во сне и научилась успокаивать его. Теперь зеленоглазая понимает его нежелание ложиться рядом с другими, но самой ей, как не странно, это не мешает.

Правда, есть и небольшой минус в таком уютном соседстве - иногда рыжую ученицу размаривает с утра так сильно, что вылезать из теплой палатки и отстраняться от пушистого бока соседа и выходить наружу жуть как не хочется. Иногда юница позволяет себе немного полежать так, и сегодняшнее утро не стало исключением.

Солнце просачивается сквозь папоротники, знаменуя рассвет и попадая на мордочку кошки. Та фыркает, подавляя желание отвернуться (или зарыться в длинную шерсть Дымолапа) и сонно разлепляет глаза. Ни Клюква, ни Ворон ещё, кажется, не заглядывали за учениками, и юница пока тоже не торопится, но внимание привлекает снова заворочавшийся Дымолап.

Ученица сочувственно опустила уши, какое-то время бездействуя в надежде что котик снова спокойно уснет, но этого не происходило. Поэтому рыжая со вздохом протянула лапу, настойчиво потрясывая соседа за плечо, будя.

Подпись автора

I was a heavy heart to carry,
My beloved was weighed down,
My arms around his neck,
My fingers laced to crown



I'm so heavy, heavy,
Heavy in your arms

Поначалу Дымолап спросонья мельтешит лапами так, что ученице приходится отстраниться, дабы не оказаться сбитой с ног. Но вскоре взгляд товарища проясняется и не отдаёт таким страхом, как первое время, а встопорщенная шерсть опускается.

Огнёвка сочувственно вздохнула, отслеживая как котик опустил взгляд, и подсела ближе к темношкурому, а позже и вовсе опустилась полностью рядом.
- Ты давно не спишь? - Дымолап наконец взглянул на неё, в ответ на что рыжая мягко и терпеливо улыбнулась, отрицательно мотнув головой.

- Не так давно, но не волнуйся, не ты меня разбудил. - спокойно негромко проговорила кошка. - Снова кошмары? Мне казалось, тебе стало лучше с ними в последнее время.
Она осторожно протягивает лапу к тёмно-серому по уже сложившейся привычке, накрывает его лапу своей в успокаивающем жесте, и почти касается пушистым хвостом чужого.

Краткий взгляд она кидает на вход из палатки, сверкнув зелёными очами в полумраке, убеждается ещё раз, что никто из наставников не заявится по их душу хотя бы в ближайшее время. К тому же, на улице стало явно менее солнечно и тепло, отчего охоты вылезать наружу стало ещё меньше. И в случае чего она почти уверена что знает, где найти Клюкву - у неё самой та ещё тропа нахожена в целительскую.

На пару мгновений зелёные глаза поддёргиваются тоской, но ученица тут же слабо встряхивает головой и переводит взгляд на друга, силой заставляя вернуть взгляду мягкое выражение, а не тоскливое.
- Тебя что-то тревожит? - прямо спрашивает та, однако без особого напора. Её собственный сон потревожить оказалось очень легко, она к этому привыкла и уже почти не обращает внимание, но, удивительно, даже несмотря на частые пробуждения из-за Дымолапа, с ним спокойнее и Огнёвка чувствует себя выспавшийся. Поэтому позаботиться в ответ о сне товарища кажется правильным и нужным.

Ученица задумчиво поводит ухом, думает, что может ещё сделать для него, и уже вскоре переводит сверкнувший взгляд на котика перед собой.
- Хочешь прогуляться после тренировок? Я слышала, что свежий воздух помогает для улучшения сна, - предложила рыжая, а следом хитро улыбнулась. - Тем более, тебе в любом случае прогулка и свежий воздух не помешают.

Подпись автора

I was a heavy heart to carry,
My beloved was weighed down,
My arms around his neck,
My fingers laced to crown



I'm so heavy, heavy,
Heavy in your arms

Но Огневка, конечно, понятия не имеет о природе тревог товарища. Для неё его нервозность - всего лишь конструкция психики Дымолапа, с которой, как она считает и надеется, ей удается сладить. Она учится распознавать малейшие изменения в его состояние, аккуратно переводить тему беседы на более приятную для тёмно-серого, придерживает язык за зубами в его отношение или наоборот не сдерживается, когда кто-то другой позволяет высказываться в сторону Дымолапа. Одним словом, демонстрирует свой максимум терпения и понимания, чего никто другой от неё никогда не добивался.

В ответ на её вопрос о возобновившихся кошмарах оруженосец коротко кивает, а взгляд рыжей сочувственно смягчается. Она слегка поддаётся вперёд, в утешающем жесте прижимаясь лбом к пушистой щеке соседа (даже так, лежа, она явно уступает ему в размерах). Сейчас она вряд ли может сделать для чего большее, чем эти попытки успокоить, но ей правда хочется надеяться, что ему хоть сколько-нибудь легче от этого.

Но после вопроса о тревогах товарища его взгляд становится совсем отстранённым, таким, что Огнёвка не имеет ни малейшей возможности заглянуть внутрь и понять, о чём янтарноглазый думает на самом деле. Такое, на самом деле, происходит довольно часто, и по-своему заставляет рыжую напрячься. Она привыкла понимать чужие эмоции и мысли, никто особо даже не пытался скрывать их от неё. А если и пытались, то зачастую сдавались под напором её прямолинейности и активности. Дымолап же...был другим. Она никогда не могла с точностью сказать, что происходит у него в голове, о чём он думает и какое мнение имеет, чувствовала недосказанность, но по каким-то причинам это не напрягало её так сильно, как должно было.

Сама того не понимая, она доверяла ему больше, чем должна была.

- Может быть, я всё ещё не совсем привык к племени, хотя я здесь вообще-то... родился. - Огнёвка отстраняется от щеки ученика дабы взглянуть ему в лицо и поддерживает чужой неловкий смешок тихим фырчанием в усы, стараясь скрасить неловкость шутки.

- Только, наверное, дело скорее в том, что здесь установилась уже совсем другая обстановка, к которой я... не привык. - ей искренне не хочется влезать в шкуру Крылатого даже мысленно, представлять, как они чувствуют себя, но...в общем-то, она понимает Дымолапа. Мир для Крылатых перевернулся с ног на голову, те, кто были у самого трона племени резко оказались сброшены вниз практически безвозвратно, как листья в Листопад срываются с деревьев. И она может представить, как бывшая знать себя ощущает. Также угнетенно, как до революции обычные коты, которых родство с потомками предводителя обошло стороной. Также, как с самого детства чувствовала себя она сама.

- Но ты не волнуйся, всё в порядке. Я не думаю, что это продлится надолго. Рано или поздно я привыкну. В конце концов, если я решил остаться, то... я не должен вести себя как чужой.

- Ты не чужой, глупости всё это, - решительно и сразу говорит ученица, мотнув головой. - Ты был вдали от племени, за это время всё изменилось, это нормально. Цветение Звёзд и Клюква прожили не в Небесном племени большую часть жизни, но разве кто-то усомниться в их преданности или качествах? - и даже если имя предводителя тоскливой горечью оседает на языке, она приводит его в пример, ведь с самой революции опекун им и был для зеленоглазой. Примером абсолютно во всём, будь то смелость, верность своим идеалам или племени. Глаза ученицы отдают тоской по болеющему рыжему предводителю, но когда она говорит, силясь оторваться от невесёлых мыслей, то её звонкий голос звучит всё также уверенно. - Преданность не исчисляется кровью или временем, проведённом в нём. Если племя живёт у тебя здесь, - она вытягивает левую лапу и мягко прижимает её к груди товарища. - - то ты всегда будешь его частью.

...и такой тёплый, наполненный сочувствием и пониманием момент беспардонно прерывает проснувшийся Писколап.

Огнёвка едва успевает с шипением одернуться с пути летящего вперед ученика, и мгновенно поднимет дыбом густую шерсть, ярко демонстрируя своё недовольство.
- Мать твою, Писколап! Смотри под лапы! - прошипела она ему вслед, опасно сверкнув зелёными глазами в полумраке палатки. И пускай она не извиняется за вспышку раздражения, стоит ей перевести разгневанный взгляд на Дымолапа, как весь опасный блеск зелени сходит на нет, будто глаза озарили лучами солнца. Она снова смягчается, шерсть опускается, а мышцы не выглядят так, будто кошка сейчас броситься за надоедливым бурым соседом. Ведь, видят Звёзды, этот кадр часто невероятно бесит её своей непробиваемой твердолобостью.

Она различает звонкий зов Клюквы с наружи (кажется, именно на него так среагировал Писколап), но позволяет себе остаться внутри палатки буквально на пару мгновений, которые займут для ответа Дымолапу.
- Если ты правда хочешь, я буду рад.
- Конечно хочу! - и Огнёвка ничуть не преувеличивает свою реакцию, не преследует цели расположить тёмно-серого к себе больше ложью. И в мысленное подтверждение этого внутренности согревает от его куда более живой и менее нервной улыбки. Она зеркалит её в ответ, преумножив живость эмоции, в процессе поднимаясь на лапы. - Увидимся вечером! Расскажу тебе, что мне Клюква покажет.

Бегло прижавшись к плечу соседа, ученица взмахивает хвостом напоследок и быстро выскакивает из палатки.

Главная поляна

Отредактировано Огнёвка (2023-04-23 14:27:54)

Подпись автора

I was a heavy heart to carry,
My beloved was weighed down,
My arms around his neck,
My fingers laced to crown



I'm so heavy, heavy,
Heavy in your arms

Мягкий перламутр вечернего заката лился с неба и из прорех стен палатки, падая на пол, и аккуратным светом очерчивал контуры гнëздышек, пыль и собственную тëмную шерсть, высветлял еë в другие оттенки. Оруженосец неспеша переложил голову на лапы, подставив свою морду под прорезающиеся сверху лучи заходящего за горизон солнца, а затем медленно зажмурился.

Некоторое время он просто лежал с сомкнутыми глазами, наслаждаясь мгновениями тишины в ученических покоях. Он не знал, сколько времени продлится блаженное отсутствие более шумных и неусидчивых соседей, потому и надеялся отдохнуть хоть немного, не нервничая в лишних раз из-за чужой возни и суеты; подобные моменты, в которые он заставал такую пустоту в палатке, были редкими, так что желание Дымолапа разделить приятное молчание лишь в своей собственной компании было более чем обосновано.

Впрочем, как бы оно ни было, пробыть в таком спокойствии ему пришлось недолго: в какой-то момент короткая дрëма прервалась, и, прежде чем темношкурый успел даже глаза открыть, - не то чтобы отойти ото сна полностью, - внезапно раздался голос. Который, надо заметить, вне сна он не слышал довольно давно... аж целую луну,  если он всë правильно помнит.

- Так умиротворëнно спал, что я сначала не стала лезть к тебе. На тренировках весь извëлся, что без задних лапах валяешься?

В груди задержался раздражённый выдох.

- Как мило. Знаешь, тогда бы могла и вовсе не лезть, раз уж до жалости дело дошло, - только от язвительного шипения себе под нос удержаться не вышло. С другой стороны, этого всë равно никто другой не слышал, так что говорить, фактически, с самим собой было можно сколько угодно. Ну, или пока кто-нибудь неожиданно-негаданно не решит вернуться сюда, конечно.

- А ты, как я посмотрю, за всё это время не научился ни острить, ни язык за зубами держать.

- Кто бы говорил. Твои выходки уже давно оригинальностью не блещут.

Стоило признать: мысль о том, что он сейчас просто сидел и болтал с каким-то голосом в своей голове, была просто смехотворна. Тем более не просто с фантомным голосом, а с голосом давно умершей сестры.

И вправду слетевший с катушек. Из горла в неконтролируемом порыве вырвался смешок, через секунды переросший в истерический, тихий хохот, от коего в мышцах морды вскоре начало отдавать усталой болью.

Наверное, ещё одно хорошее доказательство того, что его крыша начинает медленно, но верно ехать куда-то набекрень. Погодите, а из-за чего он вообще начал смеяться?

- ...ли ты вообще? О, здорово, снова начал игнорировать меня.

Ох. Кажется, он ещё и прослушал то, что говорила ему Огонëк. На минуту, плод его собственного воображения, проигнорировать который было просто уму непостижимо: он же ведь, в конце концов, постоянный звоночек разума и часть его мыслей.

Да он просто удивитен. Умудрился в своём избегании дойти до крайности: даже самого себя теперь не слушает. О, а в таком случае реален ли вообще был этот разговор?

- Какой же, право, нелепый кавардак... - через очередной приступ хихиканья - бездумное бормотание, вновь скрашивающее наглядную картину прогрессии сумашествия.

- Знаешь, мне как-то надоело возиться с тобой, - в конце концов послышался долгий, протяжный вздох. Взмах рыжего хвоста мелькнул где-то на периферии зрения, но не напугал так, как должен был. - Пропускаешь через уши всё, что я тебе говорю и о чем предупреждаю... Мне действительно осточертело всё это. То, как ты наплевательски ведешь себя по отношению к долгу перед Крылатыми...

Ломанная улыбка на мгновение дрогнула.

- Посмотрим, сколько долго ты сможешь оставаться на плаву, пока мечешься между двумя сторонами, - на мгновение вспыхнувшие перед глазами черты лика привидевшегося призрака мëртвой - и след последней наконец простыл. Безусловно, не без дëргания от внезапного, вызванного больным рассудком видения янтарноглазого.

Хвост нервно метнулся в сторону, и кот, стиснув зубы, только повернулся, чтобы устроиться поудобнее, как вдруг...

- Че киснешь? 

Голова тут же повернулась в сторону входа, позволяя взгляду зацепиться за яркую, знакомую шерсть, чью обладательницу мозг тут же воспринял как нечто более безопасное, не желающее ему вреда.

Дымолап пару раз проморгался, заторможенно пронаблюдав за тем, как Огнëвка стала приближаться, перед этим выхватив у порога кусочек голубя. На подстилку она практически приземляется, а не садится, небрежным движением пододвигая тушку ближе к товарищу.

Оруженосец уже было хотел поблагодарить зеленоглазую, как вдруг та неловко соприкоснулась боком до его собственного. И нет, в этом ничего странного не было: учитывая луны, в течение которых они засыпали, буквально сливаясь в один пушистый дремлющий клубок, это уже давно перестало стеснять его. Нет, его напрягло совсем другое.

От Огнëвки исходило не только привычное тепло, но и дрожь. Это явственно чувствовалось. Это даже было видно.

В ту же секунду сердце замерло, будто забыло пропустить через себя удар.

- Огнëвка? - тихонько, без задней мысли вырвалось у Дымолапа. Шерсть на загривке слегка приподнялась, точно в дурном предчувствии, от которого уши небесного в страхе отвелись назад, а хвост - вновь взметнулся, но уже для того, чтобы обернуться вокруг ученицы в неосознанной попытке защитить, укрыть.

Первым необдуманным порывом было выпалить хоть что-то, первое пришедшее в голову. И, честно, ему бывший Крылатый чуть было не повиновался. Почти подал голос, почти сказал глупую, простую фразу: "Ты вся дрожишь". Почти, почти, почти. Но в последний момент одумался, отказался от создания очередной ошибки, ведь понимал - констатация и без того очевидного факта ситуацию не улучшит и, более того, в разы её усугубит. Так что если ему и следовало что-то сделать, то точно не это. Даже если он и не любил вопросы в лоб, возможно, либо страшась ответа, либо просто не имея привычки действовать без седьмых путей обхода.

Глубокий вздох. Выдох.

- Что случилось?

Дымолапу действительно стоило многих усилий, чтобы в эту секунду быть прямолинейным. Сказать эти два обычных слова.

Подпись автора

[В спазмах разбитых колен дрожит всё моё человечье]

Внутри Дымолапа что-то с болью оборвалось и рухнуло: Огнëвка на его вопрос только замолчала, сильнее сжалась, а потом и вовсе начала прятать, отводить свой мечущийся взгляд в сторону. И вовсе не от того, что его окатывало волной неловкости за то, что он решился открыть рот и проронить что-то, к счастью, умудрившееся сложиться в два банальных слова.

Нет, ему просто было невыносимо видеть, как внимательность, которую рыжегривая всегда проявляла к нему, теперь заставляла желать скрыться её саму же, стоило ей столкнуться с нею, но уже в свой адрес. Ведь он знал - это не должно так быть, это просто неправильно. Если кому-то и следовало стыдиться себя, так это только ему.

Но не ей. Не ей, не тому, кто сделал всё, что было только можно, дабы кто-то такой, как Дымолап, мог чувствовать себя комфортно здесь и понимать, что тем, кто был готов быть на его стороне до самого конца, была она. Не ей, более смелой, благодушной и твёрдо знающей, за какие ценности она сражается; не полной его противоположности, почему-то принимающей его как что-то родное, неотъемлемое в её жизни.

(Отчаянно желавшее, чтобы его ответную привязанность не отягощал его собственный долг).

(Пытавшееся сделать хотя-бы что-то ради неё).

(Лживое до самой своей подсознательной сути).

Потому и голос сидящей рядом ученицы, раздавшийся спустя слишком долгие секунды, отозвался в груди темношкурого уколом чистейшего облегчения.

- Цветение Звёзд...плох. - морда оруженосца обратилась в сторону Огнёвки. Спустя мгновение - слегка отвернулась, не давая увидеть напряжение, сковавшее тесно сжатую челюсть: заслуга непонятному чувству вины, которое терзало разум Дымолапа всякий раз, когда речь хотя-бы ненадолго заходила о поверженном болезнью небесном предводителе. Ощущать его упоминание жжёной язвой было странно - догадка о причине на языке постоянно вертелась, но сформулировать её в полноценный вывод было тяжёлой задачей. Может быть, покуда он о нём не знал, оно было даже к лучшему. - Он едва смог открыть глаза, когда я заходила к нему после тренировки. Лекарства всё ещё нет, и...от Зимородок тоже нет новостей.

Глаза бывшего Крылатого снова взметнулись к соплеменнице. О Зимородок Огнёвка стала говорить значительно реже, если и вовсе практически никогда. Юноша разговоры о ней и подавно вести не пытался, во всех своих беседах с дочерью воительницы стараясь даже и близко не говорить о чём-то, смутно напоминающем о матери последней. Да и та сама всегда делала вид, что всё, что касается её родительницы, не затрагивает её столь сильно, как опасались остальные; отшучивалась, всячески выказывала свой оптимизм, переводила диалоги на другую тему...

...и делала всё, чтобы укрыться за завесой собственной фальши, пуская остальным пыль в глаза. И Дымолап... Дымолап позволял ей это, помогал отвлечь мысли и забыть о больной теме, но про то, чего она на самом деле пыталась добиться, знал.

- Она ушла в день нашего посвящения, Дым! Столько времени прошло, а она до сих пор...

Оттого и тишина повисла такая тяжёлая, наполненная едкой горечью: от неё дыхание становилось более нерешительным, выверенным. А рёбра будто что-то толкало снаружи, с усилием - вовнутрь.

- Она обещала вернуться с лекарством. Но что, если она уже вовсе не вернется?

В унисон возгласу - неприятная догадка. На такие вещи темношкурый был реалистом - порой до гадкого привкуса в пасти и боли в солнечном сплетении, но даже самые отвратные мысли в такие моменты не позволяли выселиться хорошими. Особенно когда проходило столько времени.

Сказать слова надежды и вправду хотелось. Да только вот нутро не позволяло даже рта раскрыть. Не позволяло изречь ложь - ложь очередную, вязкую, стенки гортани проволокою царапающую.

(А может быть, своим молчанием он всё равно к ней же и прибегал, своим фактическим замалчиванием осознанием действительности).

- Не хочу оставаться одна, мне... страшно.

И если по грудине с каждой честной фразой приходил удар за ударом по острому колышку, то сейчас этот точно был последним, разбившим обитель обмана, за которой скрывались отравленные лёгкие, окончательно и вдребезги. Из горла вырвался негромкий, осевший звук.

- Огнёвка...

И внезапно названная встрепенулась. Дёрнулась, резко отвернулась и вскочила столь быстро, что Дымолап едва ли успел осознать происходящее. Зато его шестое чувство - вполне.

- Подожди, Огнёвка! - в такт громкому выдоху - стремительный подскок с подстилки, от которого в глазах на мгновение всё потемнело и померкло. Но это не беда. Это - лишь маленькое "ничего страшного" на фоне чего-то более большего, действительно "страшного". - Прошу тебя... остановись.

Пришлось сделать шаг, перегородить дорогу, сделать всё и дëрганным поворотом шеи попытаться заглянуть во тьму зелёных очей, в которых ранее виделся лишь только радостный, дерзкий огонёк.

- Не уходи. Пожалуйста. Ты можешь пытаться скрыть это, но тебе... больно. И если уйти... то это никуда не исчезнет.

Секунда, другая.

- Ты просто будешь пытаться пережить это в одиночку, но это не сработает! - говорить всё это не менее страшно, чем, должно быть, самой Огнёвке - признаваться. Чем себе - упрямо пытаться уловить её взгляд. - Поверь мне, я знаю это. Ты же сама пыталась сделать всё, чтобы я не замыкался в себе. Не молчал.

"По правде говоря, иногда это всё ещё происходит, я всё ещё молчу, скрываю от тебя многое, я всё ещё отвратителен, но.."

- Поэтому прошу... Только не делай с собой этого. Не закрывайся.

Отредактировано Дымолап (2023-06-07 11:35:07)

Подпись автора

[В спазмах разбитых колен дрожит всё моё человечье]

Хоть Огнёвка не стала более предпринимать попыток уйти от разговора и покинуть палатку, от её обратной реакции лучше не становилось: слишком нехарактерно для самой себя она стала вновь съёживаться, сжиматься сильнее, будто бы только что сделала что-то постыдное, и отошла назад, потупив взгляд в явном усердии не пересекаться с его собственным.

И именно поэтому Дымолап осмелился на слова - слова рваные, неподготовленные заранее и оттого чуть ли не насквозь испещрённые паузами и сбитым ходом логики, словно искарёженнная рыболовная сеть, но вместе с тем и редкостно-искренние, наконец - хотя-бы в этот раз - свободные от фальши и недоговорок. Говорил, пытался не делать слишком долгих запинок и подавлял боязнь, что может промахнуться в выражениях, сказать что-то не то, потому что понимал: сейчас - или, по крайней мере, для ученицы - был важен лишь только смысл, который её соплеменник закладывал во всё то, что ломано и так старательно хотел сказать. Или, может быть, на секунду усомнился в этом, когда рыжегривая подняла на него свои глаза и... на какое-то время смотрела на него с нерешительностью и явственным сомнением.

"Вполне заслуженно," - вспышка первой мысли, на мгновение объявшая сознание темношкурого белой пеленой, от которой он едва не дёрнулся, но в последний момент заставил себя сохранить прежнюю стойку. Снова вгляделся во тьму зелёных глаз.

Как привиделось Дымолапу - в глубокое недоверие, плещущееся в их уголках. Как его осенило секундами позже - в мутное отражение, кажется, не столько его фигуры, сколько чьей-то другой, укоренившейся в сознании кошки настолько прочно, что она по привычке попыталась разглядеть ту в нём, но потом немного переменилась в лице. Всё ещё смотрела на него с тем же неверием - на этот раз более слабым, - но и с большим узнаванием.

Внутреннее чутьё подало сигнал, догадавшись обо всём намного раньше, чем это осознал бывший крылатый, но обработать конечную мысль последний решил не сейчас; вместо того, чтобы размышлять, кто заставил Огнёвку возвести вокруг себя эмоциональную стену, он продолжил доказывать, что необходимости в ней не было хотя-бы с её близкими. И если она принимала его в число таковых - то с ним тоже.

Так что даже если слёзы, начавшие скатываться по щекам рыжегривой, отозвались в сердце Дымолапа уколом боли, он всё равно ценил этот признак, что его попытки достучаться оказались ненапрасными.

- Спасибо, - в ответ - осторожная, мягкая улыбка. - Ты первый, с кем я так говорю. - краешки губ в ответ слегка дрогнули, но силой воли не опустились вниз, даже если от понимания, что это означало, становилось горько, ведь в любом случае...

- Знаешь, стало...полегче. Приятно поговорить с кем-то иногда. Я и не знала.

...главное, что сейчас всё было по-другому. Огнёвка не молчала.

Двинув застывшими плечами, оруженосец наконец "отмер" от своего оцепенелого положения (всё это время он боялся даже шелохнуться, будто бы всё это время находился в поле зрения забредшей на границы лисицы) и собирался только ответить кошке, но, к счастью, не успел и челюсти разомкнуть: чужой шаг навстречу убедил его не делать этого и наоборот - на мгновение замереть, чтобы инстинктивно осознать негласную просьбу.

Темношкурый сел, взмахом хвоста освободив место для Огнёвки рядом и, дождавшись, когда оно окажется занятым кошкой, придвинулся ближе, положив подбородок ей на макушку, определённо не пользуясь преимуществом того, что в рост вытягивался выше соплеменницы (что, конечно же, её уж точно немножко не бесило), и обернув хвост вокруг её собственного. Лапа небесного осторожно приземлилась на её плечо в покровительственном жесте, подсознательно оставшийся в его памяти благодаря его матери. Именно его она часто использовала, чтобы успокоить своего сына, а секундами позже укрывала его от слишком шумного внешнего мира в своей шерсти - там, где всегда было тепло и укромно.

- Для этого друзья и существуют, - тихонько изронил Дымолап, слабо замурчав. Обычно ему было легче расслабиться, когда он слышал материнское мурлыканье. - Ты меня научила этому. И... прошу, запомни мои слова.

Мгновение тишины.

- Пока я тебе нужен, я всегда буду с тобой.

Ведь придёт время, когда всё изменится. Когда Огнёвка будет смотреть на него совсем другими глазами, видя перед собой то, что скрывалось за лживым обликом всё это время - его истинную сущность, лишь одного из Крылатых, которого не следовало в тот день пригревать под своим боком.

Отредактировано Дымолап (2023-06-23 18:24:09)

Подпись автора

[В спазмах разбитых колен дрожит всё моё человечье]